Главный драматург дюссельдорфского театра Шаушпильхаус во время визита в Киров рассказал, чем сегодня живёт современный немецкий театр. О ситуации с Кириллом Серебрянниковым, «мёртвом Брехте» и о том, куда движется театральное искусство.
Роберт Коаль приехал в Киров по приглашению Театра на Спасской и при поддержке Гёте-института, который помогает налаживать межкультурный диалог России и Германии. Поводом для визита стала читка артистами театра пьесы Роберта, созданной на основе романа Вольфганга Херрндорфа «Чик. Гудбай, Берлин!». В этом сезоне в репертуаре театра появится спектакль по этой пьесе, а пока прошло первое знакомство зрителей с материалом и, что важно, с автором его театральной адаптации.
В нашем городе состоялась встреча драматурга со студентами Вятского государственного университета. Вопросы, заданные Роберту на встрече, легли в основу этого интервью.
Вы служите в театре более двадцати лет. Русский театр проделал за это время огромный путь – от театра 90-х к театру XXI века. Как, по вашим ощущениям, изменился за это время немецкий театр?
– За эти годы произошли существенные изменения, которые влияют не только на театр, но и на общество. Вообще, это очень широкая тема, и чтобы вкратце ответить на ваш вопрос, надо сначала отметить, что немецкий театр много внимания уделяет политике. Он крайне политизирован. Конечно, литература - огромный пласт культурного наследия - из театра никуда не ушла, она занимает в нём значительное место. И всё же есть такая тенденция – немецкий театр сегодня снова становится политическим. Кроме того, он занимается общественными темами, проблемами жителей нашей страны, в том числе молодёжи.
Русский репертуарный психологический театр часто занимают «вечные вопросы»: смерть, смысл жизни, проблемы «маленького человека». Если судить по современным немецким пьесам, немецких драматургов и немецкий театр часто занимают более узкие, очень конкретные социальные проблемы.
– Театру сегодня очень тяжело: интернет, индустрия компьютерных игр, развитие новых технологий. Наш мир бросает всему человечеству, в том числе и театру, множество вызовов, и в какой-то степени мы пожинаем плоды тех изменений, которые происходят в обществе. Мы живём в непростые времена, и существует множество явлений, которые требуют своего осмысления. Театр становится одним из тех мест, где такое осмысление происходит. Сегодня немецкий театр в поисках определённого выхода возвращается к тому, с чего вообще начинался театр: к вопросам политическим. К осмыслению человека. К осмыслению человеческого общества. Театр не может не быть тем местом, где эти вопросы обсуждаются и поднимаются.
В последнее время в русском театре вновь становятся актуальными идеи Брехта. А в Германии как обстоят дела с его идеями и его пьесами?
– Это ещё одна очень большая и обширная тема для разговора – Брехт в современном немецком театре. Я не могу выступать как эксперт в этом вопросе, но могу смело сказать, что в Германии очень большие проблемы с Брехтом, потому что нам нельзя его модернизировать. Есть наследники Брехта, и все права на его произведения принадлежат им до 2028 года. То есть, по сути, все пьесы Брехта в Германии находятся в частной собственности. При этом наследники выступают против каких-либо интерпретаций его текстов. У драматурга много пьес, которые мы хотели бы сегодня поставить, потому что они точно совпадают с сегодняшним днём, но, увы, мы не можем этого сделать. Так что мы все с нетерпением ждём, когда закончится время «мёртвого Брехта», и мы сможем ставить его пьесы так, как этого требует новое время.
Ведётся ли в Германии спор между ценителями классического и современного искусства и театра?
– В немецком языке есть слово, которое одновременно означает и «да», и «нет». Конечно, такое разделение зрителей существует. Есть публика, которая уверена, что в пьесах Шекспира нельзя изменять ни единого слова. Но эту ситуацию нужно принимать как данность. Было бы большой ошибкой считать, что когда-нибудь граница между старым и новым исчезнет. Такие споры будут существовать всегда. Любопытно другое: приверженцами классического, традиционного театра сегодня отчасти выступают люди вашего поколения: студенты, молодёжь. Это своего рода парадокс: ты молод, но ты консерватор. Хотя и это тоже не новость, это явление не принадлежит исключительно вашему поколению, и в истории мы уже наблюдали подобное.
В России все «новые» формы театра – документальный, социальный, бэби-театр – постоянно борются за право быть и доказывают, что тоже имеют право считаться профессиональным театром. Актуальна ли такая проблема в Германии?
– В немецком театре тоже существуют новые направления. В последнее время стала популярна – не знаю, как сказать, это сложно объяснить и, наверное, перевести – гражданская сцена. Идея сцены для граждан. Знаю, что в России дела обстоят иначе, но в Германии театры получают очень хорошее финансирование на своё существование. И мы имеем возможность за счёт этой поддержки предоставлять зрителям нашу сцену и профессиональные возможности. Как правило, это люди из того же самого города, где расположен театр. Но речь не идёт о том, чтобы они ставили пьесы Шекспира. Они делают спектакль о тех проблемах, которые их волнуют. Например, собираются женщины разного возраста, от бабушек семидесяти лет до девушек пятнадцати лет, чтобы поговорить о женской сексуальности, чтобы потом из этого сделать пьесу и поставить её.
Как к этим новым направлениям относится профессиональное сообщество и критики? Являются ли они поводом для дискуссий в театральной среде?
– Конечно, это всё обсуждается. И много обсуждается. Театр – это не мёртвая вода, не болото, которое никуда не двигается. Сегодня, наверное, многим может показаться странным, что на сцене стоят обычные люди, не актёры, и говорят о своих проблемах. Но театр меняется постоянно. Например, Эсхил в своё время совершил настоящую театральную революцию. Знаете, в чём она заключалась? Он вывел на сцену второго артиста! (улыбается – прим. автора). Потом появился режиссёрский театр. И дальше, дальше, дальше развивался. Театр постоянно меняется. Поэтому лично для меня спор о том, является какое-то из направлений театра искусством или нет, совсем не стоит. Имеют право на существование и классическое направление театра, и те формы и направления, о которых мы с вами только что говорили.
– Если бы я это знал! Сейчас, мне кажется, мы находимся перед возможностью соединить компьютер и театр в его классическом понимании. Может быть, это что-то связанное с видеоиграми. По-крайней мере, для драматургов с развитием техники и технологий открылись новые пути. Я не знаю, куда нас этот путь может привести. А, может быть, театр начнёт движение в противоположную сторону. Сужая свои темы, меньше используя технологии, возвращаясь к самым простым вещам, когда есть артист и есть зритель.
В России считается, что в театр ходит от 3 до 10% жителей. Театр, конечно, мечтает о большем. Есть ли в вашем театре проблемы со зрителем? Приходит ли в театр молодёжь?
– Мы стараемся привлечь в театр молодёжь. В первую очередь, за счёт выбора интересного для них материала. Поэтому, например, лично для меня так важно, что в немецком театре сегодня часто ставится «Чик. Гудбай, Берлин!», ведь это история, которая поднимает вопросы, близкие молодёжи. И огромное число постановок этой пьесы говорит, что интерес к театру у молодёжи есть. Во-вторых, это происходит за счёт того, что в Германии в театр приходит работать очень много молодых артистов, и интерес к ним приводит к нам молодёжь. В то же время не надо пребывать в иллюзии, что мы когда-нибудь сможем кардинально решить этот вопрос. Перед молодыми людьми пятнадцати, двадцати лет стоит столько жизненно важных вопросов, никак не связанных с театром, и это нормально.
Есть точка зрения, что темы, которые поднимаются в «Гудбай, Берлин!», – это не те темы, которыми должны заниматься литература и театр. Некоторых читателей не устраивает выбор героев, не устраивает, что в тексте упоминается алкоголизм, асоциальные личности, проблемы. Звучат ли в Германии сходные голоса?
– Всё, что происходит в нашей жизни, должно находить своё место и на сцене. Театр – это тот язык, которым общество может говорить о тех или иных проблемах. Тут вопрос в качестве этого языка. В его художественности. Как иначе мы можем привлечь молодёжь, если они будут считать, что то, что происходит в театре, никак не пересекается с тем, что они видят в своей реальной, повседневной жизни?
Конечно, дискуссии о том, можно ли и нужно ли говорить о каких-то вещах, в том числе об алкоголизме, ведутся и в нашем обществе. Получаю я письма от тех же учителей, что на такой спектакль я не поведу своих детей, потому что там упоминается секс или что-то ещё. «Мы испортим нашу молодёжь» и так далее. Но с этим тоже надо работать. Нужно объяснять и вступать в диалог. Театр – это жизнь, а жизнь – это театр.
Расскажите, чем живёт ваш театр? О самых интересных проектах и начинаниях.
– У нас в театре каждый год происходит до тридцати новых постановок. Есть спектакли по классике, например, «Идиот» Достоевского. Есть спектакли по пьесам современным, таким как «Гудбай, Берлин!». Есть пьесы, которые делаются с молодыми мигрантами. Как мы говорим, наш театр имеет тысячу дверей. Не факт, что каждая дверь окажется открытой для каждого, но каждый может попробовать найти свою собственную дверь.
– Я очень хорошо знаю о ситуации с Кириллом Серебренниковым. Недавно был Москве, в его театре, и мы согласовывали ту работу, которую он должен был делать в нашем театре. Я видел его спектакли. Когда всё это произошло (Арест режиссёра. – прим. автора), мы были в шоке. Мы с большой тревогой наблюдаем за ситуацией. Она абсурдная. Невыносимая. Через неделю, кажется, должна была состояться премьера его оперы в Штутгарте, но без него, естественно, она не может пройти. Вместо этого запланирован показ его фильмов. И мы ожидаем, что на мероприятие придёт много значимых в немецком театре людей. Что касается второй части вопроса, то могу сказать, что искусство – оно свободное. В Германии сегодня не может произойти ситуации, подобной ситуации с Кириллом Серебрянниковым. Пока у нас действует наш основной закон, никакого идейного контроля над театрами и художниками быть не может.
Назовите самый провокационный театральный проект, получивший максимальный резонанс в обществе, в котором вы участвовали.
– До того, как приехать в Дюссельдорф, я семь лет жил в Дрездене. Там существует очень мощное ультраконсервативное, почти фашистское течение. Можно сказать, что их дискурс подчинил себе город, который фактически был в их руках. Мы поставили спектакль по пьесе Макса Фишера, и это была мощная провокация в пределах города, что привело к его расколу. Для меня это был очень смелый проект, после которого я утвердился во мнении о важности театра, когда вдруг наш театр оказался точкой сопротивления.
Такую провокацию я понимаю и принимаю. Но я не люблю дешёвую провокацию. Провокацию ради провокации, когда показывают на сцене, скажем, обнажённых людей ради эпатажа, ради того, чтобы продемонстрировать свою смелость. Это очень скучно и никому не интересно. Как показывает жизнь, по-настоящему провокационным оказывается, если ты в своём искусстве обращаешься к действительно серьёзным проблемам.
Многие знаменитые современные немецкие режиссёры начинали свою карьеру, как и вы, с должности ассистента режиссёра. У вас нет режиссёрских амбиций?
– На свете так много плохих режиссёров, что, пожалуй, нет. (Смеётся. – Прим. автора.) Я драматург. Я владею этой профессией и, мне кажется, неплохо с этим справляюсь. Но если я стану режиссёром, артистов придётся от меня защищать.
6222
Предложить новость
