Богдан Кияшко: «В работе со Стасом Наминым я научился общаться с неуравновешенными людьми»

– К нам в детский садик приходила педагог из музыкальной школы, проверяла нас на музыкальный слух. Я «попал» во все ноты и отхлопал ритм, который она задала. В общем, мне сказали, что я всё-таки одарённый и бабушка повела меня в музыкальную школу. А там сказали: «Извините, мы вас не принимаем». Без всякого объяснения причин.

В то время началась травля моего деда – Петра Сергеевича Кияшко. Он долгое время был директором «Сельмаша», но ему предъявили ложное обвинение в растратах. Это были 90-е, и головы летели только так. Его уволили и посадили на год, несмотря на то, что мой дед – заслуженный машиностроитель, перед арестом у него были выгодные контракты с Германией и Италией, а завод в это сложнейшее время работал без перебоев. Потом, правда, выпустили, потому что ничего не нашли, но так и не оправдали. Он еще долго бегал по конституционным судам, чтобы обелить своё имя, но безуспешно. Я думаю, что меня не приняли в музыкальную школу именно по этой причине.

Значительные перемены произошли со мной уже после детского сада. Я учился в школе № 28 им.Октябрьской революции с углублённым изучением отдельных предметов. Теперь, правда, это лицей, где сбываются мечты. С первого класса у меня начались проблемы: я постоянно пел и рисовал на занятиях, в общем, делал всё, только не уроки. Учителя стали писать в моём дневнике красной пастой записки родителям: «Отдайте ребёнка в музыкальную школу, он поёт». Забавно, ведь в общеобразовательной школе по музыке у меня всегда была тройка. Дело было в том, что я всегда безумно хохотал или, если не мог, то давился от смеха на уроках учительницы музыки. Смешило меня старое расстроенное пианино, советские идеологические песни, которые она нас заставляла учить, и, конечно, набор её шипящих пластинок со старыми-добрыми оперными ариями и вокализами, которые исполнялись умопомрачительно завывающими голосами. Так я, искренне веселясь, получал тройки. Два моих одноклассника тогда ходили в хор мальчиков и юношей «Орлята». Когда я завывал очередную оперную арию, один из них подошёл ко мне и позвал в хор. Так я попал на «воспитание» к дирижёру Ирине Халявиной.

Хоровая школа «Орлята» хорошо известна в Кирове. Какой опыт ты там приобрёл?

– Мне очень нравилось заниматься музыкой. Несмотря на то, что школа была на Филейке, а я жил в центре, ездил туда и занимался любимым делом. Когда я только пришёл, меня сразу же посадили в третий класс, хотя я музыкальную грамоту ещё не знал. Просто пел чисто. За короткое время освоился и стал солистом хора. Мы выступали на фестивалях, ездили в Германию и занимали места на международных и российских конкурсах.

В 11 лет я понял, что не хочу зависеть от аккомпаниатора и буду играть себе сам. Мама сопротивлялась, но пианино в нашей квартире всё равно появилось. Я начал слушать свои любимые песни и подбирать к ним аккорды. Потом в 12 лет написал свою первую песню. Потом пианистки показали мне некоторые приёмы, которые помогут разнообразить музыкальную фактуру, и это дало мне огромный толчок вперёд, потому что я мог аранжировать то, что слышу. Гармонически всё также, но можно это интерпретировать ритмически и мелодически. Официальное фортепиано мне совершенно не нравилось. Потому что нужно было всё играть точно по нотам, соблюдая аппликатуру, которую мой преподаватель называл «дурой» (смеётся).

Я принимал участие в творческой работе общеобразовательной школы, поэтому стал достаточно известен. По обычным предметам учился из рук вон плохо, был полностью гуманитарно направленным ребенком: любил историю, искусство. Наверное, очень сложно расти таким парнем в наших широтах – ребята бегают курить за школу, забивают стрелки, а я этим не страдал. Поэтому я был «белой вороной» до тех пор, пока не начал зарабатывать лауреатства.

– Я грезил о Гнесинке. Да и все понимали, что после 9 класса я буду вынужден покинуть школу. Музыкалку я окончил в 15 лет с красным дипломом, потом ещё год занимался дополнительно, потому что нужно было получить аттестат в общеобразовательной. Сначала думал, что поступлю в наш колледж искусств, тем более, там связи у хора. Но желание поехать в Гнесинку меня не отпускало: я нашёл в интернете все сайты, сделал документы и поехал вместе с дедом. Его младший брат живет в городе Чехове, это 70 км от Москвы.

Поступал я очень смешно, потому что меня почти не приняли - я постоянно опаздывал, забывал документы. В итоге я всё же поступил на бюджет академического вокального отделения, но без места в общежитии. Полгода мне пришлось прожить в Чехове, мотался туда-обратно по два часа, но меня это не волновало.

Ты много говоришь о своей бабушке и деде. Они сильно повлияли на твоё творческое развитие?

– У меня, конечно, и родители есть, но они мной не особо занимались, потому что у них была своя молодая жизнь. Моё культурное воспитание на себя взяли бабушка и дедушка. Они вложили в меня правильное восприятие жизни и добра, привили любовь к истории и к искусству.

Всё остальное – моё собственное. До 16 лет я по сути был комнатным растением, но после я стал сам себе воспитателем. Через многое пришлось пройти в общении с людьми, и только сейчас я начинаю по-настоящему что-то понимать.

Ты уехал учиться в столицу, когда тебе было всего 16 лет. С какими трудностями там столкнулся?

– Я был рад вырваться, потому что Киров мне основательно надоел. А Москва сразу понравилась, я органично чувствовал себя в этой толпе: никто никого не волнует, ты не обязан никому ничего докладывать.

В Кирове меня всегда выбивала из колеи культура поведения. В моём детстве встречались люди, которые могли побить кого-то на улице. Хорошо, что со мной такого не случалось. Единственный раз - когда в первом классе к нам с другом подошёл парень и стал требовать деньги. Мой приятель сразу убежал, а я предложил вымогателю два рубля.

Но я люблю Вятку именно как Вятку.

Реализоваться в Москве непросто - очень большая конкуренция. Что ты делаешь, чтобы тебя заметили?

– Пока я не приобрёл какую-то феноменальную известность в Москве. Но не перестаю искать пути самосовершенствования. Первым этапом этого становления стало окончание Гнесинки, потом хоровая академия Попова. Правда, через полгода я понял, что не хочу больше там учиться – музыки в моей жизни уже достаточно. В 18 лет я пошёл работать в кафе, с тех пор и начинается моя история выступлений с инструментом, вокалом и какими-то известными композициями. Задора было много, хотел, чтобы меня заметили. У меня с детства теплится мечта стать известным, но не в том некачественном плане, в котором известна наша русская попса. Я хочу привносить свой музыкальный формат в историю.

Я стал известен в узких кругах из-за знакомства с людьми, которые отправили меня работать с миллиардерами.

– Сначала меня позвали на мероприятие, чтобы аккомпанировать певице, которая пела только на английском языке. Меня всегда возмущали исполнители с такими принципами. Ты же русский человек, у нас богатейшая культура, и петь на русском языке – обязанность отечественного артиста. Тебя же люди как-то понимать должны. Английский - более звучный и в силу того, что его мало кто понимает, ты можешь нести полную ахинею, но это будет мелодично и красиво звучать (смеётся).

Организатор этих мероприятий позвал меня выступить еще на нескольких, потому что я уже не только сыграл этой девушке, но и спел сам.

Где после этого «дебюта» ты ещё выступал?

– Я играл на нескольких мероприятиях у достаточно влиятельных людей. Одна из вечеринок называлась «Обед у товарища Сталина». Все гости стали членами ЦК военных лет, а все артисты – артистами тех лет. Например, я был товарищем Утёсовым, и не только пел, но и танцевал. В сериале «Физрук» есть персонаж – стриптизёрша Полина, иногда дающая главному герою жизненно важные советы по любой интересующей его теме. Так вот, у этой «стриптизёрши» два высших образования: она закончила ГИТИС как балетмейстер и актриса, знает английский в совершенстве, у неё есть американская «зелёная карта» и титул чемпионки по спортивным бальным танцам. И вот чем она занимается в телевизоре. А попала она туда в связи с тем, что мы с ней вместе выступали на «Обеде у товарища Сталина» с гопаком из «Свадьбы в Малиновке».

Получается, ты на хорошем счету у влиятельных людей?

– Я всегда вёл себя с ними на равных: мы сидели за одним столом, общались, ели и пили. Ну а когда я в последний раз приезжал в особняк со своим трио, организатор отправил нас на третий этаж. Там, конечно, очень комфортно, но это был показатель того, что мы, конечно, не ровня богачам из каминного зала на первом этаже.

Как ты зарабатываешь сейчас?

– Сейчас я зарабатываю, играя в кафе два раза в неделю. Буквально на несколько дней приехал в Киров и здесь у меня тоже концерты, которые организовывает мой друг Николай Донецкий. В последнее время такие выступления пользуются спросом у кировчан.

– Стас Намин заметил меня на «Обеде у товарища Сталина». Я что-то слышал о нём, но порядком ничего не знал до тех пор, пока он меня не пригласил в свой театр. Стать актёром – моя мечта. Я попал в театр, отработал там полгода, у меня появились роли, а потом меня забрали в армию. Отслужив, я пришёл обратно. Здесь хороший коллектив, где все такие молодые, задорные, настоящие. Вообще, театр мне очень многое дал, но и многое отнял.

– У него ужасно жёсткий характер. Он – царь, Бог, ядро театра, главный учитель и палач. Из практики работы с ним я научился общаться с неуравновешенными людьми. Стас Намин любит вращаться в понятиях первобытного строя, меряться, у кого влияния больше. Если видит, что ты ему уступаешь, втаптывает в грязь.

Между актёрами всегда царила дружеская атмосфера. У нас никогда не было иголок в туфлях и стёкол в платьях, никто ничего не вытворял, потому что мы всей «семьёй» собирались против нашего влиятельного сумасброда. После армии целый год мне обещали роль Дориана Грея, но так и не дали. У нас сменилось руководство, появился главный режиссер, которого до этого не было, – Андрей Россинский. Гайки затягивались, зарплаты урезались. Я разочаровался во всём, и где-то в марте подошёл к Стасу Намину, сказав, что хочу получить высшее актерское образование.

Почему решил уйти?

– Годы летят, а возможности выбиться в люди улетучиваются. Это известный театр, туда ходят, там интересные спектакли, но я вижу, что люди, которые там работают не становятся известными. Стас Намин использует театр как целый организм, у нас не было в театре знаменитостей. Я понимал, что времени заниматься чем-то своим уже не было. Замечал, что есть актеры намного лучше наших, поэтому и решил идти учиться дальше. В июле 2015 года тайно от Намина я пошёл поступать во ВГИК. В этом и была лажа - я ведь не сразу сказал ему про поступление, да и не хотел идти к нему в ГИТИС на платные курсы.

Видимо, это ревность на профессиональной почве. Стас Намин, узнав о моём поступлении, вышвырнул меня из театра.

– Я поступал во МХАТ и во ВГИК, с первого я слетел во втором туре. А вот Сергей Соловьёв понял меня сразу.

Этот величайший режиссёр-эстет, лауреат Венецианского фестиваля, дружит со многими известными артистами, знаком с Бертолуччи, Куросавой и другими звёздами мирового кинематографа. Ему уже 72 года, но он абсолютно в теме того, что происходит в любом формате жизни: в старческом или в молодёжном. Он подчистую сметает всю официальную программу поступления, потому что ему совершенно не обязательно выслушивать эту тягомотину.

– Я вернусь в Москву, и мы будем репетировать спектакль, поставленный самим Соловьёвым по пьесе Теннесси Уильямса «Стеклянный зверинец». После 20 февраля поедем с ним в Ханты-Мансийск на международный кинофестиваль дебютных фильмов «Дух огня». 15 лет назад Соловьёв его сам организовал, в Ханты-Мансийске построен огромный театральный комплекс, куда приезжают все молодые кинематографисты мира. В основном это дебютирующие режиссёры.

В прошлом году мы уже ездили туда, я обслуживал церемонии открытия и закрытия – играл на рояле. Познакомился там с очень интересными людьми. Но потерял их контакты, надеюсь в этом году снова с ними увидеться. Это мой шанс, потому что сейчас я еду как актёр в главной роли.

Главный урок, который ты усвоил для себя в работе с такими полярно разными режиссёрами?

– Ты учишься взаимодействовать с публикой и коллегами, думать о внутреннем диалоге, искать двойные смыслы, подтексты. Школа театра – это школа жизни. Если в театре Намина я столкнулся с людьми, которые уже имеют своё собственное видение, то во ВГИКе – ещё только формирующиеся личности.

Здорово видеть подтексты, которые скрыты в глазах, а не в словах. Это и формирует наше существование. Раньше я всегда говорил только прямо, а теперь мне страшновато - понимаю, что к чему. Во ВГИКЕ я вижу как ребята взрослеют, как меняюсь я. Хотя ещё недавно я думал, что уже сформировался как личность.